сибирский крысолов
читать дальшеДаниил Хармс (Даниил Иванович Ювачёв, 1905-1942) - один из тех ярких писателей,
талант которых освещает всё, к чему прикасается рука. Он новатор в поэзии,
первооткрыватель театра абсурда, создатель жанра "чёрного юмора", признанный
классик детской литературы.
В 1925 году Хармс - член Ордена заумников. В 1926 году создает совместно с А.
Введенским "школу чинарей". Чинари встречаются с К. Малевичем и пытаются
объединить поэтов и художников в Академию новых классиков. В 1928 году Хармс
вместе с А. Введенским, И. Бехтеревым, К. Вагиновым, Н. Заболоцким, Б. Левиным
организует ОБЭРИУ (объединение реального искусства). ОБЭРИУ в 1928-1930 гг.
проводит ряд вечеров, где Хармс читает свои стихи.
В течение 13 лет, с 1928 по 1941 год, Хармс сотрудничает в детских журналах "Чиж"
и "Ёж" и выпускает несколько детских книжек.
В 1931 году Хармса арестовывают и через несколько месяцев высылают в Курск. В
Ленинград он возвращается в конце 1931 года. В августе 1941 года Хармса
арестовывают вторично, и в начале 1942 года он умирает в тюремной больнице.
Реабилитация
Не хвастаясь, могу сказать, что, когда Володя ударил меня по уху и плюнул мне в
лоб, я так его схватил, что он этого не забудет. Уже потом я бил его примусом, а
утюгом я бил его вечером. Так что умер он совсем не сразу. Это не доказательство,
что ногу я оторвал ему еще днем. Тогда он был еще жив. А Андрюшу я убил просто
по инерции, и в этом я себя не могу обвинить. Зачем Андрюша с Елизаветой
Антоновной попались мне под руку? Им было ни к чему выскакивать из-за двери.
Меня обвиняют в кровожадности, говорят, что я пил кровь, но это неверно: я
подлизывал кровяные лужи и пятна - это естественная потребность человека
уничтожить следы своего, хотя бы и пустяшного, преступления. А также я не
насиловал Елизавету Антоновну. Во-первых, она уже не была девушкой, а во-вторых,
я имел дело с трупом, и ей жаловаться не приходится. Что из того, что она вот-вот
должна была родить? Я и вытащил ребенка. А то, что он вообще не жилец был на
этом свете, в этом уж не моя вина. Не я оторвал ему голову, причиной тому была
его тонкая шея. Он был создан не для жизни сей. Это верно, что я сапогом
размазал по полу их собачку. Но это уж цинизм обвинять меня в убийстве собаки,
когда тут рядом, можно сказать, уничтожены три человеческие жизни. Ребенка я не
считаю. Ну хорошо: во всем этом (я могу согласиться) можно усмотреть некоторую
жестокость с моей стороны. Но считать преступлением то, что я сел и испражнился
на свои жертвы, - это уже, извините, абсурд. Испражняться потребность
естественная, а, следовательно, и отнюдь не преступная. Таким образом, я понимаю
опасения моего защитника, но все же надеюсь на полное оправдание.
* * *
Когда я вижу человека, мне хочется ударить его по морде. Так приятно бить по
морде человека!
Я сижу у себя в комнате и ничего не делаю.
Вот кто-то пришел ко мне в гости, он стучится в мою дверь.
Я говорю: "Войдите!" Он входит и говорит: "Здравствуйте! Как хорошо, что я
застал вас дома!" А я его стук по морде, а потом еще сапогом в промежность. Мой
гость падает навзничь от страшной боли. А я ему каблуком по глазам! Дескать,
нечего шляться, когда не звали!
А то еще так. Я предлагаю гостю выпить чашку чая. Гость соглашается, садится к
столу, пьет чай и что-то рассказывает. Я делаю вид, что слушаю его с большим
интересом, киваю головой, ахаю, делаю удивленные глаза и смеюсь. Гость,
польщенный моим вниманием, расходится все больше и больше.
Я спокойно наливаю полную чашку кипятка и плещу кипятком гостю в морду. Гость
вскакивает и хватается за лицо. А я ему говорю: "Больше нет в душе моей
добродетели. Убирайтесь вон!" И я выталкиваю гостя.
<1939>
Отец и дочь
Было у Наташи две конфеты. Потом она одну конфету съела, и осталась одна конфета.
Наташа положила конфету перед собой на стол и заплакала.
Вдруг смотрит - лежит перед ней на столе опять две конфеты.
Наташа съела одну конфету и опять заплакала.
Наташа плачет, а сама одним глазом на стол смотрит, не появилась ли вторая
конфета. Но вторая конфета не появлялась.
Наташа перестала плакать и стала петь. Пела, пела и вдруг умерла.
Пришел Наташин папа, взял Наташу и отнес ее к управдому.
- Вот, - говорит Наташин папа, - засвидетельствуйте смерть.
Управдом подул на печать и приложил ее к Наташиному лбу.
- Спасибо, - сказал Наташин папа и понес Наташу на кладбище.
А на кладбище был сторож Матвей, он всегда сидел у ворот и никого на кладбище не
пускал, так что покойников приходилось хоронить прямо на улице.
Похоронил папа Наташу на улице, снял шапку, положил ее на том месте, где зарыл
Наташу, и пошел домой.
Пришел домой, а Наташа уже дома сидит. Как так? Да очень просто: вылезла из-под
земли и домой прибежала.
Вот так штука! Папа так растерялся, что упал и умер.
Позвала Наташа управдома и говорит:
- Засвидетельствуйте смерть.
Управдом подул на печать и приложил ее к листку бумаги, а потом на этом же
листке бумаги написал: "Сим удостоверяется, что такой-то действительно умер".
Взяла Наташа бумажку и понесла ее на кладбище хоронить. А сторож Матвей говорит
Наташе:
- Ни за что не пущу.
Наташа говорит:
- Мне бы только эту бумажку похоронить.
А сторож говорит:
- Лучше не проси.
Зарыла Наташа бумажку на улице, положила на то место, где зарыла бумажку, свои
носочки и пошла домой.
Приходит домой, а папа уже дома сидит и сам с собой на маленьком бильярдике с
металлическими шариками играет.
Наташа удивилась, но ничего не сказала и пошла к себе в комнату расти.
Росла, росла и через четыре года стала взрослой барышней. А Наташин папа
состарился и согнулся. Но оба как вспомнят, как они друг друга за покойников
приняли, так повалятся на диван и смеются. Другой раз минут двадцать смеются.
А соседи, как услышат смех, так сразу одеваются и в кинематограф уходят. А один
раз ушли, так и больше не вернулись. Кажется, под автомобиль попали.
<1 сентября 1936>
Лекция
Пушков сказал:
- Женщина - это станок любви.
И тут же получил по морде.
- За что? - спросил Пушков.
Но, не получив ответа на свой вопрос продолжал:
- Я думаю так: к женщине надо подкатываться снизу. Женщины это любят и только
делают вид, что они этого не любят.
Тут Пушкова опять стукнули по морде.
- Да что же это такое, товарищи! Я тогда и говорить не буду, - сказал Пушков.
Но, подождав с четверть минуты, продолжал:
- Женщина устроена так, что она вся мягкая и влажная.
Тут Пушкова опять стукнули по морде. Пушков попробовал сделать вид, что он этого
не заметил и продолжал:
- Если женщину понюхать...
Но тут Пушкова так сильно трахнули по морде, что он схватился за щеку и сказал:
- Товарищи, в таких условиях совершенно невозможно провести лекцию. Если это
будет еще повторяться, я замолчу.
Пушков подождал четверть минуты и продолжал:
- На чем мы остановились? Ах да! Так вот. Женщина любит смотреть на себя. Она
садится перед зеркалом совершенно голая...
На этом слове Пушков опять получил по морде.
- Голая, - повторил Пушков.
Трах! - отвесили ему по морде.
- Голая! - крикнул Пушков.
Трах! - получил по морде.
- Голая! Женщина голая! Голая баба! - кричал Пушков.
Трах! Трах! Трах! - получил Пушков по морде.
- Голая баба с ковшом в руках! - кричал Пушков.
Трах! Трах! - сыпались на Пушкова удары.
- Бабий хвост! - кричал Пушков, увертываясь от ударов. - Голая монашка!
Но тут Пушкова ударили с такой силой, что он потерял сознание и как подкошенный
рухнул на пол.
<12 августа 1940>
Смерть старичка
У одного старичка из носа выскочил маленький шарик и упал на землю. Старичок
нагнулся, чтобы поднять этот шарик, и тут у него из глаза выскочила маленькая
палочка и тоже упала на землю. Старичок испугался и, не зная, что делать,
пошевелил губами. В это время у старичка изо рта выскочил маленький квадратик.
Старичок схватил рот рукой, но тут у старичка из рукава выскочила маленькая
мышка. Старичку от страха сделалось нехорошо, и он, чтобы не упасть, сел на
корточки. Но тут в старичке что-то хрустнуло, и он, как мягкая плюшевая шуба,
повалился на землю. Тут у старичка из прорешки выскочил длинненький прутик, и на
самом конце этого прутика сидела тоненькая птичка. Старичок хотел крикнуть, но у
него одна челюсть зашла за другую, и он вместо того, чтобы крикнуть, только
слабо икнул и закрыл один глаз. Другой глаз у старичка остался открытым и,
перестав двигаться и блестеть, стал неподвижным и мутным, как у мертвого
человека. Так настигла коварная смерть старичка, не знавшего своего часа.
* * *
Теперь я расскажу о том, как я родился, как я рос и как обнаружились во мне
первые признаки гения. Я родился дважды. Произошло это вот как.
Мой папа женился на моей маме в 1902 году, но меня мои родители произвели на
свет только в конце 1905 года, потому что папа пожелал, чтобы его ребенок
родился обязательно на Новый год. Папа рассчитал, что зачатие должно произойти 1-го
апреля и только в этот день подъехал к маме с предложением зачать ребенка.
Первый раз папа подъехал к моей маме 1- го апреля 1903-го года. Мама давно ждала
этого момента и страшно обрадовалась. Но папа, как видно, был в очень шутливом
настроении и не удержался и сказал маме: "С первым апреля!"
Мама страшно обиделась и в этот день не подпустила папу к себе. Пришлось ждать
до следующего года.
В 1904 году, 1-го апреля, папа начал опять подъезжать к маме с тем же
предложением. Но мама, помня прошлогодний случай, сказала, что теперь она уже
больше не желает оставаться в глупом положении, и опять не подпустила к себе
папу. Сколько папа ни бушевал, ничего не помогло.
И только год спустя удалось моему папе уломать мою маму и зачать меня.
Итак мое зачатие произошло 1-го апреля 1905 года.
Однако все папины расчеты рухнули, потому что я оказался недоноском и родился на
четыре месяца раньше срока.
Папа так разбушевался, что акушерка, принявшая меня, растерялась и начала
запихивать меня обратно, откуда я только что вылез.
Присутствующий при этом один наш знакомый, студент Военно-Медицинской Академии,
заявил, что запихать меня обратно не удастся. Однако несмотря на слова студента,
меня все же запихали, но, правда, как потом выяснилось, запихать-то запихали, да
второпях не туда.
Тут началась страшная суматоха.
Родительница кричит: "Подавайте мне моего ребенка!" А ей отвечают: "Ваш, говорят,
ребенок находится внутри вас". "Как! - кричит родительница. - Как ребенок внутри
меня, когда я его только что родила!"
"Но, - говорят родительнице, - может быть вы ошибаетесь?" "Как! - кричит
родительница, - ошибаюсь! Разве я могу ошибаться! Я сама видела, что ребенок
только что вот тут лежал на простыне!" "Это верно, - говорят родительнице. Но,
может быть, он куда-нибудь заполз". Одним словом, и сами не знают, что сказать
родительнице.
А родительница шумит и требует своего ребенка.
Пришлось звать опытного доктора. Опытный доктор осмотрел родительницу и руками
развел, однако все же сообразил и дал родительнице хорошую порцию английской
соли. Родительницу пронесло, и таким образом я вторично вышел на свет.
Тут опять папа разбушевался, - дескать, это, мол, еще нельзя назвать рождением,
что это, мол, еще не человек, а скорее наполовину зародыш, и что его следует
либо опять обратно запихать, либо посадить в инкубатор.
И они посадили меня в инкубатор.
<25 сентября 1935>
Инкубаторный период
В инкубаторе я просидел четыре месяца. Помню только, что инкубатор был
стеклянный, прозрачный и с градусником. Я сидел внутри инкубатора на вате.
Больше я ничего не помню.
Через четыре месяца меня вынули из инкубатора. Это сделали как раз 1-го января
1906 года. Таким образом, я как бы родился в третий раз. Днем моего рождения
стали считать именно 1 января.
<1935>
Обезоруженный или неудавшаяся любовь
(Трагический водевиль в одном действии)
Лев Маркович (подскакивая к даме):
Разрешите!
Дама (отстраняясь ладонями):
Отстаньте!
Л. М. (наскакивая):
Разрешите!
Дама (пихаясь ногами):
Уйдите!
Л. М. (хватаясь руками):
Дайте разок!
Дама (пихаясь ногами):
Прочь! Прочь!
Л. М.:
Один только пистон!
Дама (мычит, дескать "нет").
Л. М.:
Пистон! Один пистон!
Дама (закатывает глаза).
Л. М. (Суетится, лезет рукой за своим инструментом и вдруг оказывается, не может
его найти).
Л. М.:
Обождите! (Шарит у себя руками). Что за чччорт!
Дама (с удивлением смотрит на Льва Марковича).
Л. М.:
Вот ведь история!
Дама:
Что случилось?
Л. М.:
Хм... (смотрит растерянно во все стороны).
[Занавес]
* * *
У Колкова заболела рука и он пошел в амбулаторию.
По дороге у него заболела и вторая рука. От боли Колков сел на панель и решил
дальше никуда не идти. Прохожие проходили мимо Колкова и не обращали на него
внимания. Только собака подошла к Колкову, понюхала его и, подняв заднюю лапу,
прыснула Колкову в лицо собачьей гадостью. Как бешеный вскочил Колков и со всего
маху ударил собаку ногой под живот. С жалобным визгом поползла собака по панели,
волоча задние ноги. На Колкова накинулась какая-то дама и, когда Колков
попытался оттолкнуть ее, дама вцепилась ему в рукав и начала звать милиционера.
Колков не мог больными руками освободиться от дамы и только старался плюнуть ей
в лицо.
Это удалось ему сделать уже раза четыре и дама, зажмурив свои заплеванные глаза,
визжала на всю улицу. Кругом уже собиралась толпа. Люди стояли, тупо глядели и
порой выражали свое сочувствие Колкову.
- Так ее! Так ее! - говорил рослый мужик в коричневом пиджаке, ковыряя перед
собой в воздухе кривыми пальцами с черными ногтями.
- Тоже ешшо барыня! - говорила толстогубая баба, завязывая под подбородком
головной платок.
В это время Колков изловчился и пнул даму коленом под живот. Дама взвизгнула и,
отскочив от Колкова, согнулась в три погибели от страшной боли.
- Здорово он ее в передок! - сказал мужик с грязными ногтями.
А Колков, отделавшись от дамы, быстро зашагал прочь. Но вдруг, дойдя до
Загородного проспекта, Колков остановился: он забыл, зачем он вышел из дома.
- Господи! Зачем же я вышел из дома? - говорил сам себе Колков, с удивлением
глядя на прохожих. И прохожие тоже с удивлением глядели на Колкова, а один
старичок прошел мимо и потом все время оглядывался, пока не упал и не разбил
себе в кровь свою старческую рожу. Это рассмешило Колкова и, громко хохоча, он
пошел по Загородному.
<1936-1938>
* * *
Так началось событие в соседней квартире. Алексеев съел кашу, а недоеденные
остатки выбросил на общей кухне в помойное ведро. Увидев это, жена Горохова
сказала Алексееву, что вчера она выносила это ведро на двор, а теперь, если он
желает им пользоваться, то пусть сам выносит его сегодня же вечером. Алексеев
сказал, что ему некогда заниматься такими пустяками и предложил мадам Гороховой
платить три рубля в месяц, с тем, чтобы она вычищала это ведро. Мадам Горохова
так оскорбилась этим предложением, что наговорила Алексееву много лишних слов и
даже бросила на пол столовую ложку, которую держала в руках, сказав при этом,
что она вполне благородного происхождения и видала в жизни лучшие времена, и что
она, в конце концов, не прислуга и потому не станет даже за собой поднимать
оброненные вещи. С этими словами мадам Горохова вышла из кухни, оставив
растерявшегося Алексеева одного около помойного ведра. Значит теперь Алексееву
придется тащить ведро на двор к помойной яме. Это было страшно неприятно.
Алексеев задумался. Ему научному работнику, возиться с помойным ведром! Это, по
меньшей мере, оскорбительно. Алексеев прошелся по кухне. Внезапная мысль
блеснула в его голове. Он поднял оброненную мадам Гороховой ложку и твердыми
шагами подошел к ведру.
- Да, - сказал Алексеев и опустился перед ведром на корточки. Давясь от
отвращения, он съел всю кашу и выскреб ложкой и пальцами дно ведра.
- Вот, - сказал Алексеев, моя под краном ложку. - А ведро я все-таки на двор не
понесу.
Вытерев ложку носовым платком, Алексеев положил ее на кухонный стол и ушел в
свою комнату.
Несколько минут спустя на кухню вышла рассерженная мадам Горохова. Она мгновенно
заметила, что ложка поднята с пола и лежит на столе. Мадам Горохова заглянула в
помойное ведро и, видя, что и ведро находится в полном порядке, пришла в хорошее
настроение и, сев на табурет, принялась шинковать морковь.
- Уж если я что-нибудь захочу, то непременно добьюсь своего, - говорила сама с
собой мадам Горохова. - Уж лучше мне никогда не перечить. Я своего никому не
уступлю. Вот ни столечко! - сказала мадам Горохова, отрезая от моркови
каплюшечный кусочек.
В это время по коридору мимо кухни прошел Алексеев.
- Алексей Алексеевич! - крикнула мадам Горохова. - Куда вы уходите?
- Я не ухожу, Виктория Тимофеевна, - сказал Алексеев, останавливаясь в дверях. -
Это я в ванную шел.
талант которых освещает всё, к чему прикасается рука. Он новатор в поэзии,
первооткрыватель театра абсурда, создатель жанра "чёрного юмора", признанный
классик детской литературы.
В 1925 году Хармс - член Ордена заумников. В 1926 году создает совместно с А.
Введенским "школу чинарей". Чинари встречаются с К. Малевичем и пытаются
объединить поэтов и художников в Академию новых классиков. В 1928 году Хармс
вместе с А. Введенским, И. Бехтеревым, К. Вагиновым, Н. Заболоцким, Б. Левиным
организует ОБЭРИУ (объединение реального искусства). ОБЭРИУ в 1928-1930 гг.
проводит ряд вечеров, где Хармс читает свои стихи.
В течение 13 лет, с 1928 по 1941 год, Хармс сотрудничает в детских журналах "Чиж"
и "Ёж" и выпускает несколько детских книжек.
В 1931 году Хармса арестовывают и через несколько месяцев высылают в Курск. В
Ленинград он возвращается в конце 1931 года. В августе 1941 года Хармса
арестовывают вторично, и в начале 1942 года он умирает в тюремной больнице.
Реабилитация
Не хвастаясь, могу сказать, что, когда Володя ударил меня по уху и плюнул мне в
лоб, я так его схватил, что он этого не забудет. Уже потом я бил его примусом, а
утюгом я бил его вечером. Так что умер он совсем не сразу. Это не доказательство,
что ногу я оторвал ему еще днем. Тогда он был еще жив. А Андрюшу я убил просто
по инерции, и в этом я себя не могу обвинить. Зачем Андрюша с Елизаветой
Антоновной попались мне под руку? Им было ни к чему выскакивать из-за двери.
Меня обвиняют в кровожадности, говорят, что я пил кровь, но это неверно: я
подлизывал кровяные лужи и пятна - это естественная потребность человека
уничтожить следы своего, хотя бы и пустяшного, преступления. А также я не
насиловал Елизавету Антоновну. Во-первых, она уже не была девушкой, а во-вторых,
я имел дело с трупом, и ей жаловаться не приходится. Что из того, что она вот-вот
должна была родить? Я и вытащил ребенка. А то, что он вообще не жилец был на
этом свете, в этом уж не моя вина. Не я оторвал ему голову, причиной тому была
его тонкая шея. Он был создан не для жизни сей. Это верно, что я сапогом
размазал по полу их собачку. Но это уж цинизм обвинять меня в убийстве собаки,
когда тут рядом, можно сказать, уничтожены три человеческие жизни. Ребенка я не
считаю. Ну хорошо: во всем этом (я могу согласиться) можно усмотреть некоторую
жестокость с моей стороны. Но считать преступлением то, что я сел и испражнился
на свои жертвы, - это уже, извините, абсурд. Испражняться потребность
естественная, а, следовательно, и отнюдь не преступная. Таким образом, я понимаю
опасения моего защитника, но все же надеюсь на полное оправдание.
* * *
Когда я вижу человека, мне хочется ударить его по морде. Так приятно бить по
морде человека!
Я сижу у себя в комнате и ничего не делаю.
Вот кто-то пришел ко мне в гости, он стучится в мою дверь.
Я говорю: "Войдите!" Он входит и говорит: "Здравствуйте! Как хорошо, что я
застал вас дома!" А я его стук по морде, а потом еще сапогом в промежность. Мой
гость падает навзничь от страшной боли. А я ему каблуком по глазам! Дескать,
нечего шляться, когда не звали!
А то еще так. Я предлагаю гостю выпить чашку чая. Гость соглашается, садится к
столу, пьет чай и что-то рассказывает. Я делаю вид, что слушаю его с большим
интересом, киваю головой, ахаю, делаю удивленные глаза и смеюсь. Гость,
польщенный моим вниманием, расходится все больше и больше.
Я спокойно наливаю полную чашку кипятка и плещу кипятком гостю в морду. Гость
вскакивает и хватается за лицо. А я ему говорю: "Больше нет в душе моей
добродетели. Убирайтесь вон!" И я выталкиваю гостя.
<1939>
Отец и дочь
Было у Наташи две конфеты. Потом она одну конфету съела, и осталась одна конфета.
Наташа положила конфету перед собой на стол и заплакала.
Вдруг смотрит - лежит перед ней на столе опять две конфеты.
Наташа съела одну конфету и опять заплакала.
Наташа плачет, а сама одним глазом на стол смотрит, не появилась ли вторая
конфета. Но вторая конфета не появлялась.
Наташа перестала плакать и стала петь. Пела, пела и вдруг умерла.
Пришел Наташин папа, взял Наташу и отнес ее к управдому.
- Вот, - говорит Наташин папа, - засвидетельствуйте смерть.
Управдом подул на печать и приложил ее к Наташиному лбу.
- Спасибо, - сказал Наташин папа и понес Наташу на кладбище.
А на кладбище был сторож Матвей, он всегда сидел у ворот и никого на кладбище не
пускал, так что покойников приходилось хоронить прямо на улице.
Похоронил папа Наташу на улице, снял шапку, положил ее на том месте, где зарыл
Наташу, и пошел домой.
Пришел домой, а Наташа уже дома сидит. Как так? Да очень просто: вылезла из-под
земли и домой прибежала.
Вот так штука! Папа так растерялся, что упал и умер.
Позвала Наташа управдома и говорит:
- Засвидетельствуйте смерть.
Управдом подул на печать и приложил ее к листку бумаги, а потом на этом же
листке бумаги написал: "Сим удостоверяется, что такой-то действительно умер".
Взяла Наташа бумажку и понесла ее на кладбище хоронить. А сторож Матвей говорит
Наташе:
- Ни за что не пущу.
Наташа говорит:
- Мне бы только эту бумажку похоронить.
А сторож говорит:
- Лучше не проси.
Зарыла Наташа бумажку на улице, положила на то место, где зарыла бумажку, свои
носочки и пошла домой.
Приходит домой, а папа уже дома сидит и сам с собой на маленьком бильярдике с
металлическими шариками играет.
Наташа удивилась, но ничего не сказала и пошла к себе в комнату расти.
Росла, росла и через четыре года стала взрослой барышней. А Наташин папа
состарился и согнулся. Но оба как вспомнят, как они друг друга за покойников
приняли, так повалятся на диван и смеются. Другой раз минут двадцать смеются.
А соседи, как услышат смех, так сразу одеваются и в кинематограф уходят. А один
раз ушли, так и больше не вернулись. Кажется, под автомобиль попали.
<1 сентября 1936>
Лекция
Пушков сказал:
- Женщина - это станок любви.
И тут же получил по морде.
- За что? - спросил Пушков.
Но, не получив ответа на свой вопрос продолжал:
- Я думаю так: к женщине надо подкатываться снизу. Женщины это любят и только
делают вид, что они этого не любят.
Тут Пушкова опять стукнули по морде.
- Да что же это такое, товарищи! Я тогда и говорить не буду, - сказал Пушков.
Но, подождав с четверть минуты, продолжал:
- Женщина устроена так, что она вся мягкая и влажная.
Тут Пушкова опять стукнули по морде. Пушков попробовал сделать вид, что он этого
не заметил и продолжал:
- Если женщину понюхать...
Но тут Пушкова так сильно трахнули по морде, что он схватился за щеку и сказал:
- Товарищи, в таких условиях совершенно невозможно провести лекцию. Если это
будет еще повторяться, я замолчу.
Пушков подождал четверть минуты и продолжал:
- На чем мы остановились? Ах да! Так вот. Женщина любит смотреть на себя. Она
садится перед зеркалом совершенно голая...
На этом слове Пушков опять получил по морде.
- Голая, - повторил Пушков.
Трах! - отвесили ему по морде.
- Голая! - крикнул Пушков.
Трах! - получил по морде.
- Голая! Женщина голая! Голая баба! - кричал Пушков.
Трах! Трах! Трах! - получил Пушков по морде.
- Голая баба с ковшом в руках! - кричал Пушков.
Трах! Трах! - сыпались на Пушкова удары.
- Бабий хвост! - кричал Пушков, увертываясь от ударов. - Голая монашка!
Но тут Пушкова ударили с такой силой, что он потерял сознание и как подкошенный
рухнул на пол.
<12 августа 1940>
Смерть старичка
У одного старичка из носа выскочил маленький шарик и упал на землю. Старичок
нагнулся, чтобы поднять этот шарик, и тут у него из глаза выскочила маленькая
палочка и тоже упала на землю. Старичок испугался и, не зная, что делать,
пошевелил губами. В это время у старичка изо рта выскочил маленький квадратик.
Старичок схватил рот рукой, но тут у старичка из рукава выскочила маленькая
мышка. Старичку от страха сделалось нехорошо, и он, чтобы не упасть, сел на
корточки. Но тут в старичке что-то хрустнуло, и он, как мягкая плюшевая шуба,
повалился на землю. Тут у старичка из прорешки выскочил длинненький прутик, и на
самом конце этого прутика сидела тоненькая птичка. Старичок хотел крикнуть, но у
него одна челюсть зашла за другую, и он вместо того, чтобы крикнуть, только
слабо икнул и закрыл один глаз. Другой глаз у старичка остался открытым и,
перестав двигаться и блестеть, стал неподвижным и мутным, как у мертвого
человека. Так настигла коварная смерть старичка, не знавшего своего часа.
* * *
Теперь я расскажу о том, как я родился, как я рос и как обнаружились во мне
первые признаки гения. Я родился дважды. Произошло это вот как.
Мой папа женился на моей маме в 1902 году, но меня мои родители произвели на
свет только в конце 1905 года, потому что папа пожелал, чтобы его ребенок
родился обязательно на Новый год. Папа рассчитал, что зачатие должно произойти 1-го
апреля и только в этот день подъехал к маме с предложением зачать ребенка.
Первый раз папа подъехал к моей маме 1- го апреля 1903-го года. Мама давно ждала
этого момента и страшно обрадовалась. Но папа, как видно, был в очень шутливом
настроении и не удержался и сказал маме: "С первым апреля!"
Мама страшно обиделась и в этот день не подпустила папу к себе. Пришлось ждать
до следующего года.
В 1904 году, 1-го апреля, папа начал опять подъезжать к маме с тем же
предложением. Но мама, помня прошлогодний случай, сказала, что теперь она уже
больше не желает оставаться в глупом положении, и опять не подпустила к себе
папу. Сколько папа ни бушевал, ничего не помогло.
И только год спустя удалось моему папе уломать мою маму и зачать меня.
Итак мое зачатие произошло 1-го апреля 1905 года.
Однако все папины расчеты рухнули, потому что я оказался недоноском и родился на
четыре месяца раньше срока.
Папа так разбушевался, что акушерка, принявшая меня, растерялась и начала
запихивать меня обратно, откуда я только что вылез.
Присутствующий при этом один наш знакомый, студент Военно-Медицинской Академии,
заявил, что запихать меня обратно не удастся. Однако несмотря на слова студента,
меня все же запихали, но, правда, как потом выяснилось, запихать-то запихали, да
второпях не туда.
Тут началась страшная суматоха.
Родительница кричит: "Подавайте мне моего ребенка!" А ей отвечают: "Ваш, говорят,
ребенок находится внутри вас". "Как! - кричит родительница. - Как ребенок внутри
меня, когда я его только что родила!"
"Но, - говорят родительнице, - может быть вы ошибаетесь?" "Как! - кричит
родительница, - ошибаюсь! Разве я могу ошибаться! Я сама видела, что ребенок
только что вот тут лежал на простыне!" "Это верно, - говорят родительнице. Но,
может быть, он куда-нибудь заполз". Одним словом, и сами не знают, что сказать
родительнице.
А родительница шумит и требует своего ребенка.
Пришлось звать опытного доктора. Опытный доктор осмотрел родительницу и руками
развел, однако все же сообразил и дал родительнице хорошую порцию английской
соли. Родительницу пронесло, и таким образом я вторично вышел на свет.
Тут опять папа разбушевался, - дескать, это, мол, еще нельзя назвать рождением,
что это, мол, еще не человек, а скорее наполовину зародыш, и что его следует
либо опять обратно запихать, либо посадить в инкубатор.
И они посадили меня в инкубатор.
<25 сентября 1935>
Инкубаторный период
В инкубаторе я просидел четыре месяца. Помню только, что инкубатор был
стеклянный, прозрачный и с градусником. Я сидел внутри инкубатора на вате.
Больше я ничего не помню.
Через четыре месяца меня вынули из инкубатора. Это сделали как раз 1-го января
1906 года. Таким образом, я как бы родился в третий раз. Днем моего рождения
стали считать именно 1 января.
<1935>
Обезоруженный или неудавшаяся любовь
(Трагический водевиль в одном действии)
Лев Маркович (подскакивая к даме):
Разрешите!
Дама (отстраняясь ладонями):
Отстаньте!
Л. М. (наскакивая):
Разрешите!
Дама (пихаясь ногами):
Уйдите!
Л. М. (хватаясь руками):
Дайте разок!
Дама (пихаясь ногами):
Прочь! Прочь!
Л. М.:
Один только пистон!
Дама (мычит, дескать "нет").
Л. М.:
Пистон! Один пистон!
Дама (закатывает глаза).
Л. М. (Суетится, лезет рукой за своим инструментом и вдруг оказывается, не может
его найти).
Л. М.:
Обождите! (Шарит у себя руками). Что за чччорт!
Дама (с удивлением смотрит на Льва Марковича).
Л. М.:
Вот ведь история!
Дама:
Что случилось?
Л. М.:
Хм... (смотрит растерянно во все стороны).
[Занавес]
* * *
У Колкова заболела рука и он пошел в амбулаторию.
По дороге у него заболела и вторая рука. От боли Колков сел на панель и решил
дальше никуда не идти. Прохожие проходили мимо Колкова и не обращали на него
внимания. Только собака подошла к Колкову, понюхала его и, подняв заднюю лапу,
прыснула Колкову в лицо собачьей гадостью. Как бешеный вскочил Колков и со всего
маху ударил собаку ногой под живот. С жалобным визгом поползла собака по панели,
волоча задние ноги. На Колкова накинулась какая-то дама и, когда Колков
попытался оттолкнуть ее, дама вцепилась ему в рукав и начала звать милиционера.
Колков не мог больными руками освободиться от дамы и только старался плюнуть ей
в лицо.
Это удалось ему сделать уже раза четыре и дама, зажмурив свои заплеванные глаза,
визжала на всю улицу. Кругом уже собиралась толпа. Люди стояли, тупо глядели и
порой выражали свое сочувствие Колкову.
- Так ее! Так ее! - говорил рослый мужик в коричневом пиджаке, ковыряя перед
собой в воздухе кривыми пальцами с черными ногтями.
- Тоже ешшо барыня! - говорила толстогубая баба, завязывая под подбородком
головной платок.
В это время Колков изловчился и пнул даму коленом под живот. Дама взвизгнула и,
отскочив от Колкова, согнулась в три погибели от страшной боли.
- Здорово он ее в передок! - сказал мужик с грязными ногтями.
А Колков, отделавшись от дамы, быстро зашагал прочь. Но вдруг, дойдя до
Загородного проспекта, Колков остановился: он забыл, зачем он вышел из дома.
- Господи! Зачем же я вышел из дома? - говорил сам себе Колков, с удивлением
глядя на прохожих. И прохожие тоже с удивлением глядели на Колкова, а один
старичок прошел мимо и потом все время оглядывался, пока не упал и не разбил
себе в кровь свою старческую рожу. Это рассмешило Колкова и, громко хохоча, он
пошел по Загородному.
<1936-1938>
* * *
Так началось событие в соседней квартире. Алексеев съел кашу, а недоеденные
остатки выбросил на общей кухне в помойное ведро. Увидев это, жена Горохова
сказала Алексееву, что вчера она выносила это ведро на двор, а теперь, если он
желает им пользоваться, то пусть сам выносит его сегодня же вечером. Алексеев
сказал, что ему некогда заниматься такими пустяками и предложил мадам Гороховой
платить три рубля в месяц, с тем, чтобы она вычищала это ведро. Мадам Горохова
так оскорбилась этим предложением, что наговорила Алексееву много лишних слов и
даже бросила на пол столовую ложку, которую держала в руках, сказав при этом,
что она вполне благородного происхождения и видала в жизни лучшие времена, и что
она, в конце концов, не прислуга и потому не станет даже за собой поднимать
оброненные вещи. С этими словами мадам Горохова вышла из кухни, оставив
растерявшегося Алексеева одного около помойного ведра. Значит теперь Алексееву
придется тащить ведро на двор к помойной яме. Это было страшно неприятно.
Алексеев задумался. Ему научному работнику, возиться с помойным ведром! Это, по
меньшей мере, оскорбительно. Алексеев прошелся по кухне. Внезапная мысль
блеснула в его голове. Он поднял оброненную мадам Гороховой ложку и твердыми
шагами подошел к ведру.
- Да, - сказал Алексеев и опустился перед ведром на корточки. Давясь от
отвращения, он съел всю кашу и выскреб ложкой и пальцами дно ведра.
- Вот, - сказал Алексеев, моя под краном ложку. - А ведро я все-таки на двор не
понесу.
Вытерев ложку носовым платком, Алексеев положил ее на кухонный стол и ушел в
свою комнату.
Несколько минут спустя на кухню вышла рассерженная мадам Горохова. Она мгновенно
заметила, что ложка поднята с пола и лежит на столе. Мадам Горохова заглянула в
помойное ведро и, видя, что и ведро находится в полном порядке, пришла в хорошее
настроение и, сев на табурет, принялась шинковать морковь.
- Уж если я что-нибудь захочу, то непременно добьюсь своего, - говорила сама с
собой мадам Горохова. - Уж лучше мне никогда не перечить. Я своего никому не
уступлю. Вот ни столечко! - сказала мадам Горохова, отрезая от моркови
каплюшечный кусочек.
В это время по коридору мимо кухни прошел Алексеев.
- Алексей Алексеевич! - крикнула мадам Горохова. - Куда вы уходите?
- Я не ухожу, Виктория Тимофеевна, - сказал Алексеев, останавливаясь в дверях. -
Это я в ванную шел.
-
-
02.07.2008 в 19:30-
-
02.07.2008 в 19:32